Делириум - Страница 29

— Хорошо.

Хана поднимает высоко руки, а потом резко опускает и хлопает себя по бедрам. Звук получается таким громким, что я подпрыгиваю от неожиданности.

— Хорошо, — повторяет Хана. — Согласна — идея плохая. Согласна — рискованная. И знаешь что? Мне наплевать.

На секунду в комнате воцаряется тишина. Мы смотрим друг другу в глаза, воздух между нами буквально наэлектризовывается и, кажется, вот-вот заискрит.

— А я как же? — вырывается у меня вопрос, и я прикладываю все усилия, чтобы голос не дрогнул.

— Ты приглашена. Десять тридцать, Страудвотер, ферма «Роаринг брук». Музыка. Танцы. Ну знаешь — весело будет. Это то, что надо попробовать, до того как нам вырежут половину мозгов.

Последнее предложение я пропускаю мимо ушей.

— Не думаю, что приду, Хана. На случай, если ты забыла, — у нас другие планы на сегодняшний вечер. На этот вечер план такой уже… э-э-э… пятнадцать лет.

— Согласна, что ж, все меняется.

Хана поворачивается ко мне спиной, но у меня такое чувство, как будто она ударила меня под дых.

— Отлично.

У меня сжимается горло, я понимаю, на этот раз все всерьез, и чувствую, что еще немного — и разревусь. Я возвращаюсь к кровати и начинаю собирать свои вещи. Сумка моя, естественно, завалилась набок, и теперь по кровати Ханы рассыпаны всякие бумажки, обертки жевательной резинки, монетки, карандаши… Я, глотая слезы, запихиваю все это обратно в сумку.

— Вперед, делай что хочешь. Мне все равно.

Наверное, Хана почувствовала, что не права, — интонация у нее стала не такой резкой.

— Я серьезно, Лина. Подумай, может, все-таки придешь? С нами ничего плохого не случится, я обещаю.

— Ты не можешь это обещать, — чтобы сдержать дрожь в голосе, я делаю глубокий вдох. — Ты не знаешь, что будет. Ты не можешь быть ни в чем уверена.

— А ты не можешь продолжать каждую секунду трястись от страха.

Вот оно. Она действительно это сказала. Я в бешенстве оборачиваюсь, внутри меня разрастается что-то черное и давно забытое.

— Естественно, мне страшно. И я правильно делаю, что боюсь. А если ты не боишься, то это только потому, что ты живешь в своем маленьком идеальном мире, у тебя маленькая идеальная семья, у тебя все идеально, просто совершенно.

— Идеально? Значит, так ты думаешь? Ты считаешь, что моя жизнь идеальна?

Хана говорит тихо, но в голосе ее чувствуется столько злости, что мне хочется отойти подальше, но я заставляю себя оставаться на месте.

— Да. Я так считаю.

И снова этот смех, похожий на отрывистый лай.

— Значит, ты думаешь, что все это идеально? Просто лучше не бывает?

Хана разводит руки в стороны и делает полный оборот кругом, как будто хочет обнять комнату, дом, все, что ее окружает.

Ее вопрос ставит меня в тупик.

— А разве не так?

— Все не так, Лина. — Хана трясет головой. — Послушай, я не собираюсь перед тобой извиняться. Я знаю, у тебя есть свои причины для того, чтобы бояться. То, что случилось с твоей мамой, ужасно…

Тело мое напрягается, буквально наэлектризовывается.

— Не впутывай сюда мою маму.

— Но ты не можешь продолжать во всем винить свою мать. Она умерла больше десяти лет назад.

Злость, словно густой туман, поглощает меня всю. Мой мозг заносит, как машину на льду, он бьется о выскакивающие наугад слова: «страх», «вина», «помни», «мама», «люблю». Теперь я вижу, что Хана — змея. Она долго ждала, чтобы сказать мне это, выжидала, чтобы прокрасться как можно глубже в мое сердце и укусить как можно больнее.

И в конце приходят только два слова:

— Пошла ты…

Хана поднимает вверх обе руки.

— Слушай, Лина, я просто говорю тебе — забудь. Ты совсем на нее не похожа. И ты не кончишь как она. У тебя нет этого внутри.

— Пошла ты!

Хана старается быть тактичной, но мой разум молчит, и слова выходят из меня сами по себе, одно за другим. И мне хотелось бы, чтобы каждое слово было как удар и я била бы ими ее по лицу: бац-бац-бац.

— Ты ничего о ней не знаешь. И меня ты не знаешь. Ты не знаешь ничего.

— Ли-ина… — Хана протягивает ко мне руки.

— Не трогай меня!

Я, спотыкаясь, отхожу назад, хватаю свою сумку, ударяюсь о стол и иду к двери. Перед глазами все плывет. Я с трудом различаю перила. Половину пути по лестнице вниз я спотыкаюсь. Входную дверь нахожу на ощупь. Может, Хана и кричит что-то мне вслед, но я ничего не слышу, кроме громкого рева в голове. Солнце; яркий, ослепительно яркий белый свет; пальцами ощущаю холодное железо — ворота. Запах океана и запах бензина. Завывание становится все громче и превращается в отрывистые пронзительные звуки.

В голове у меня мгновенно проясняется. Я еле успеваю отпрыгнуть с середины улицы. Мимо проносится полицейская машина, водитель продолжает сигналить, не перестает выть сирена, а я стою на обочине и пытаюсь откашляться от поднятой пыли. Горло болит так, как будто меня выворачивает наизнанку. Я наконец даю волю слезам, и наступает такое облегчение, словно я долго-долго несла на плечах огромную тяжесть и вдруг ее сбросила. Начав плакать, я уже не в силах остановиться и всю дорогу домой вынуждена постоянно вытирать ладонью глаза, чтобы хотя бы видеть, куда иду. Я успокаиваю себя тем, что меньше чем через два месяца все это уже ничего не будет для меня значить. Все останется позади, и я буду свободна от этой тяжести — свободна, как птица в небе.

Вот чего Хана не понимает и никогда не понимала. Для некоторых из нас это больше чем просто избавление от делирии. У некоторых из нас, у счастливчиков, появляется шанс переродиться, очиститься и стать лучше. Так кусок искореженного металла выходит из огня и превращается в сверкающий, острый как бритва клинок.